Из воспоминаний Ийона Тихого - Страница 20

К оглавлению

20

Господа, с тех пор прошло семь лет. Думаю, что он уже никогда не вернется, ибо, поглощенный своей идеей, он забыл об одном очень простом, прямо-таки элементарном обстоятельстве, которое, не знаю уж почему – по незнанию или по недобросовестности, обходят все авторы фантастических гипотез. Ведь если путешественник во времени передвинется на двадцать лет вперед, он должен стать на столько же лет старше – как же может быть иначе? Они представляли себе это таким образом, что настоящее человека может быть перенесено в будущее, и его часы станут показывать время отлета, в то время как все часы вокруг показывают время будущего. Но это, разумеется, невозможно. Для этого он должен был бы выйти из времени, вне его как-то добираться к будущему, а найдя желаемый момент, войти в него… извне… Словно существует нечто, находящееся вне времени. Но ни такого места, ни такой дороги нет, и несчастный Мольтерис собственными руками пустил в ход машину, которая убила его старостью, ничем иным, и когда она остановилась там, в избранной точке будущего, в ней находился лишь его поседевший скорченный труп.

А теперь, господа, самое страшное. Машина остановилась там, в будущем, а этот дом вместе с квартирой, с этой комнатой и пустым углом тоже ведь движется во времени – но единственным доступным для нас способом, – пока не доберется в конце концов до той минуты, в которой остановилась машина, и тогда она появится там, в этом белом углу, а вместе с ней – Мольтерис… то, что от него осталось… И это совершенно не подлежит сомнению.

Пропавшая машина времени
(Мольтерис, другой перевод)

В один из осенних дней, ближе к вечеру, когда сумерки уже обволакивали улицы и моросил дождь, кто-то постучал вдруг в мою дверь. Стук был нетерпеливым, словно посетитель намеревался сразу дать понять, что его визит продиктован нетерпением, я бы сказал, даже отчаянием. Отложив книгу, я вышел в коридор и открыл дверь. Передо мной стоял человек в клеенчатом плаще, с него стекала вода; лицо, искаженное усталостью, поблескивало каплями дождя. Обеими руками, покрасневшими и мокрыми, он опирался на здоровенный ящик, который, по-видимому, сам затащил по лестнице на второй этаж.

– Ну, – сказал я, – что вам?.. – и сразу же поправился: – Вам нужна моя помощь?

Он сделал какой-то неопределенный жест рукой, но по-прежнему молчал, глубоко дыша; я понял, что он хотел бы внести свой груз а комнату, но у него уже нет сил. Взявшись за мокрый, колючий шнур, которым был перевязан ящик, я внес его в коридор Когда я повернулся, незнакомец уже стоял за моей спиной. Я показал вешалку, он повесил плащ, бросил на полку шляпу, такую мокрую, что она напоминала бесформенный кусок фетра, и, неуверенно ступая, вошел в мой кабинет.

– Чем могу служить? – спросил я после продолжительного молчания. Он, все еще не глядя на меня, очевидно, занятый своими мыслями, вытирал лицо носовым платком; заметив, что он вздрогнул от холодного прикосновения промокших манжет рубашки, я посоветовал сесть у камина, но он даже не ответил. Схватившись за свой мокрый ящик, он тянул его, толкая, переворачивал с ребра на ребро, оставляя на полу грязные следы.

Только когда ящик очутился на середине комнаты, где его хозяин мог не сводить с него глаз, он как бы осознал вдруг мое присутствие, посмотрел на меня, пробормотал что-то невнятное, кивнул головой, подчеркнуто большими шагами подошел к пустому креслу и погрузился в его уютную глубину.

Я уселся напротив. Мы молчали довольно долго, однако по необъяснимой причине это выглядело довольно естественным. Он был не молод, пожалуй, ему было около пятидесяти. Лицо у него было несимметричное. Обращало внимание, что его левая половина была по размерам меньше правой, словно не поспевала за ней в росте, из-за этого угол рта, изгиб ноздри, разрез века были с левой стороны меньше, и это придало его лицу навсегда выражение испуганного удивления.

– Вы Тихий? – сказал он наконец, когда я этого меньше всего ожидал.

Я кивнул головой.

– Йон Тихий? Тот самый… путешественник? – уточнил он еще раз, наклонившись вперед. Он смотрел на меня недоверчиво.

– Hv, конечно, – подтвердил я. – Ведь это моя квартира.

– Я мог и ошибиться этажом, – буркнул он.

Неожиданно он привстал. Торопливо поправил сюртук, видно он намеревался его пригладить, но потом, как бы поняв тщетность этого намерения, выпрямился и сказал:

– Я физик. Фамилия моя Мольтерис. Вы обо мне слышали?

– Нет. – сказал я.

– Это не имеет значения, – пробормотал он скорее себе, чем мне.

Он производил впечатление человека меланхолического склада, однако это была задумчивость: он взвешивал в себе какое-то решение, уже принятое к послужившее причиной визита ко мне, но сейчас им вновь овладело сомнение. Я чувствовал это по взглядам, которые он бросал украдкой. У меня было впечатление, что он ненавидит меня за то, что вынужден обратиться ко мне.

– Я сделал открытие, – проговорил он голосом, который вдруг оказался хриплым. – Изобретение. Такого еще не было. Никогда! Вы не обязаны мне верить. Сам я не верю никому, и поэтому нет нужды, чтобы мне кто-либо верил. Достаточно будет фактов. Я представлю их вам. Все. Но… я не совсем…

– Вы боитесь? – подсказал я тоном благожелательным и успокаивающим. Ведь такие, как он, это сущие дети, безумные, гениальные дети. – Вы боитесь кражи, обмана, так? Можете быть спокойны. Стены этой комнаты видели изобретения и слышали…

-.Но не о таком!!! – вскричал он, и в его голосе, в блеске глаз на мгновение появилась невообразимая гордость. – Дайте мне какие-нибудь ножницы, – произнес он хмуро, по-видимому, у него вновь начался приступ подавленного настроения, – или нож.

20